Утро моей драгоценной матушки начиналось со свежего хлеба. При всей присущей ей хозяйственности, выпечка ее ни в коем случае не интересовала, скорее, даже казалась самым неинтересным занятием на свете. Скучнее, как говорила она, только наблюдать за бегающей стрелкой часов. Но такие ее заморочки были не так страшны, булочная была в нашем же доме, нужно лишь спуститься.
И хоть матушки моей не было уже много лет, традиции ради я все так же начинал день с похода за хлебом. Изменилось лишь то, что с целой буханкой, очень скоро становящейся сухарем, мне одному было не справиться. Виной тому непосредственно булочная, которая, игнорируя все мои доводы о том, что я самый постоянный из постоянных покупателей, отказывалась продавать мне полбуханки.
– Любезный, да кто же потом вторую половину возьмет? Ссохнется она и пойдет на корм птицам, – говорила очень низкая продавщица, сжав в маленьких ручонках край передника, – а это, любезный, никуда не годиться. Птицы и без того себе пропитание найдут, обязанность у них такая. – продавщица откашлялась и слегка севшим голосом добавила. – А наша обязанность продать все до крошки.
Идея предложенная в булочной мне тогда понравилась.
Теперь каждый мой день неизменно начинается не с булочной, а с утреннего кормления птиц в сквере неподалеку от моего дома. Эти полбуханки, приобретаемые мной для городских пернатых, стали билетом в удивительный мир утренних чудес.
Не глядя забрасывая птиц крошками, я любовался сонным очарованием Города и его жителей. Нередко случались по-настоящему поразительные встречи и знакомства, которые, хоть и забывались мной по прошествии часа, все равно задавали настрой на весь день. Одним из таких воспоминаний, очень расплывчатым и бесконечно бесполезным, являлась история про блестящие ботинки.
Голубь с синим отливом очень старательно отвоевывал себе крошки от моей буханки. Я же очень старательно бросал крошки как можно дальше от него, к кучке воробьев. Большим птицам было куда проще запугать мелких, что меня никак не устраивало. Мнимая справедливость должна была существовать хотя бы в распределении крошек от моей буханки.
Мимо меня очень быстрой походкой прошли две женщины, удивительно синхронно и широко двигая рукам. Я было подумал, что шли они вместе, но на ближайшем же повороте женщины молча разошлись. Следом очень тяжело вышагивал мой курящий сосед-паровоз. Мы частенько с ним встречались на лестничной площадке. Узнавал я его за несколько этажей по характерному ужасно громкому и не музыкальному скрипению и свистению. Мой сосед будто бы жил в постоянном приступе удушья. Я, как порядочный человек, хотел было поздороваться, но мой сосед, обстукав себя по карманам, грозно завыл со страшной интонацией и убежал в сторону дома так быстро, как не бегают даже охотничьи псы за зайцами.
Пока я был увлечен своим соседом и размышлениями о том, выживет ли он после такого забега, на скамейке рядом со мной появился очень встревоженный мужчина. Он глядел себе под ноги, бубня что-то под нос.
Я долго и пристально на него смотрел, недовольные птицы начали расходиться.
Громко оповещая о себе сиренами, в сторону моего дома промчалась машина скорой помощи, взбодрившая сидящего рядом со мной мужчину. Он начал качать головой и смотреть по сторонам. Вдруг его взгляд устремился на мою обувь. Мужчину перекосило от ужаса.
– Ваша обувь недопустимо грязна! – взвизгнул мужчина и с ужасом уставился на меня.
Я удивился. Мои ботинки могли быть по-разному зашнурованными и в некоторых местах поцарапанными, но ни в коем случае не грязными. Обувь мужчины блестела ярче осколка от бутылки на солнце, была начищена и намазана, пожалуй, всеми возможными маслами и средствами. Я сморщился.
– Моя обувь в удовлетворительном состоянии, а вот ваша очень сильно натерта кремом. Как говорит, или говорил, мы давно не виделись, один мой знакомый – вас бы на крючок да в пруд.
– Это за какие такие проступки в пруд?
– А рыбы любят блестяшки.
Мужчина не понял меня.
– Как вас зовут? – спросил я.
– Семиглазов.
Я просиял, утро началось замечательно. Интереснее утренних знакомств бывают разве что вечерние или дневные!
Весь в предвкушении я даже отломил птицам кусок хлеба размером с крупного воробья, чем развязал новую бойню среди них.
– Вы не можете допускать такого состояния ваших ботинок. – продолжил радовать меня Семиглазов.
– Почему же? – спросил я и закинул ногу на ногу, так чтобы носок моего ботинка смотрел прямо на нос моего собеседника.
Семиглазов опешил. Он потупился на мою ногу. Его выражение лица говорило: “Я ждал этого вопроса всю свою жизнь, но по какой-то злостной ошибке, в силу своей глупости и незаурядности, никто даже и не думал задать мне его”.
– Знаете, когда кто-то в Городе умирает, остается от него лишь обувь. – проговорил очень тихо и осторожно мой новый знакомый.
– Очень может быть. – добавил я уверенности Семиглазову.
– Представляете, мне ведь никто не верит, а потом я то и дело нахожу по городу неухоженные ботинки без хозяев!
– Невероятно!
Семиглазов сделал паузу. Так далеко он точно никогда не заходил.
– Вот вы! Вы мне верите?
Мой собеседник сделался очень уверенным и громким.
– Никоим образом, – ответил я.
Семиглазов сгорбился и опять заговорил себе под нос:
– Вот главная проблема горожан – все недоверчивы до боли в животе. Зачем же так портить память о себе? Неужели воспоминания обесценились настолько, что даже доли секунды всем жаль на… – речь моего знакомого сделалась очень неразборчивой.
– Если вы так волнуетесь, давайте я отдам вам на хранение свою обувь? – предложил я.
Семиглазов уставился на меня. Сначала он был удивлен, потом поражен, а затем очень счастлив.
– Я отдам вам свои ботинки только при условии, что вы будете следить за ними не хуже, чем за своими собственными, – очень серьезно сказал я и добавил, – Память обо мне не может быть опорочена моей же халатностью!
Семиглазов закивал и чуть не подавился от восхищения.
– Никогда из рук их не выпущу! – заявил он.
Сохраняя серьезнейший вид я снял ботинки, оставшись в одних носках, и очень торжественно передал их своему новому знакомому. Взяв мою обувь, как что-то невероятно ценное, Семиглазов надавал мне бесконечное количество обещаний, которые я ответственно пропустил мимо ушей.
Прощаться долго не пришлось, мой собеседник спешно ушел, обходя всю уличную грязь, а я, выбросив птицам последние крошки, пошел за свежим хлебом.
Не доходя до булочной я встретил уезжающую машину скорой помощи и своего соседа-паровоза.
– Доброе утро, Родион Савелиевич. – поздоровался я, как приличный человек.
– Почему вы в одних носках? – страшнее обычного просипел мой сосед и, обстукав себя по карманам, достал сигареты и зажигалку.
Об этом случае я бы и не вспомнил никогда, забыл бы, как и все то, что обычно происходит во время утреннего кормления птиц. Однако прямо сейчас я стою напротив двух пар ботинок. Одни блестят, как битое стеклышко, а вторые мои.